Человек стоит и ждёт автобус.

Холодно. Проходит его жизнь.

Рядом школьник крепко держит глобус.

Молодец малыш. Учись. Держи.

Ерунда, что мёрзнут наши пальцы.

Рано… поздно ли – автобус наш придёт.

Мы – не пассажиры: постояльцы…

Жди… пока твой туфель не протёрт.

Холодно зимой и жарко летом.

Трудно шар земной держать в руках.

Непонятно, как купить билетик…

Непонятно, что … внушает страх.

Холод продирает до суставов,

сковывает мысли … Ты не смей

поддаваться эдакой подставе…

Шельма… Что же стань ещё шельмей.

В темноте зимой порой не ясно:

то ли утро, то ли вечер, то ли ночь…

Иногда нужна нам людям встряска.

Наш автобус сможет нам помочь.

По промёрзшим улицам качаясь,

понесёт нас к новым берегам.

Сядем рядом, молча различая

страхи: «мёрзнуть», «ждать», «оберегать»…

В том автобусе меняются местами

пассажиры, судьбы, времена.

Ждать устали?… Ехать – не устанем?…

Нет … Свою судьбу не променять.

Что бы ни было… Попробуем согреться…

Нам нести… не глобус – так портфель.

Холод. Улица – река. Темно. Проекция…

Вынырнул автобус, как форель…

Возможно ли забыть, как шла она домой:

уже немолода, но всё ещё красива.

Снег падал неспеша. Снимался фильм немой.

А жизнь себе текла небрежным чуть курсивом.

Не новое пальто. Улыбка на губах.

Полупортфель. Берет, и на бровях снежинки.

А где-то в небесах партиту пишет Бах

всё зная наперёд… Не хмурясь. Без ужимок.

Детально прописав, как будто жил он здесь,

бульварное кольцо и узкий переулок,

Бах создаёт в ночи дрожащую чуть взвесь,

связующую нас. Звук звонок. Отзвук гулок.

Она идёт легко на тонких каблуках

по снегу, что уже скрыл трещины и лужи.

И мне понятно, что печаль её легка.

Я думаю о том, кому с моей я нужен.

Я вижу свет в окне. В одном … в другом … но снег

мне не даёт считать, дрожа, сбивая с ритма.

Бах подойдёт к окну, мы оба с ним во сне

попробуем понять законы алгоритма.

Она поставит диск с партитой номер шесть,

едва придя домой, согреть пытаясь пальцы

озябших ног… Боюсь, что может надоесть

нас связывать снегам, и музыке скитаться.

В тех странных временах, исчезнувших давно…

Для счастья нам тогда хватало снегопада,

который засыпал сомнений наших дно,

под звуки, что могли унять и всхлипы ада.

Могли ли бы с ней стать мы фугою в окне? …

Кто знает… Снег метёт и ничего не видно.

Партита номер шесть. Мерцание огней.

Она пьёт чай. Одна. Какой? Увы, не видно.

Для одиноких душ в том фильме нет речей.

Репризы все для них: молчанье с пантомимой.

А Бах себе сидит в мерцании свечей

предсказывая всё. В Любви – неутомимый.

Да-да, в Любви – А что? Пусть заметает снег

следы, что разошлись… Партита будто  смолкла.

Стою я под окном и слышу тихий смех…

Пусть радость на губах опять слегка прогоркла.

Пусть новый эпизод пока ещё не снят.

Пусть знаю я – сюжет уже случился в прошлом.

Пусть пери тихих фуг надежду ей приснят,

а я пойду пока путь белым припорошен.

Бах и Вивальди. Млечный путь и Океан.

Дорога без конца и без начала.

Стоящий у бушприта Магеллан,

не ждущий возвращения к причалу,

и Галилей, считающий шары,

в далёких отсветах костра Джордано Бруно…

И нет здесь признаков обычной мишуры,

лишь вдоль границы вод в ночи буруны.

Круг замыкается, касается земли

шар разлетевшийся на сотню тысяч звуков,

что ураганы, дуя не смели…

Ведь даже их – те звуки, убаюкав,

вдруг наделили мудростью времён,

которая и топит и уносит…

А взгляд немой в пространство устремлён,

туда, где черноту сменяет просинь.

Мой Бог, как не сойти с ума, когда …

познаешь многое,– пусть и не всё … На свете

так много многоликих «нет» и «да».

Вы мне не верьте … Галаклин… Вода и Ветер.

Вивальди с Бахом сходятся в ночи

и нет меж ними видимой границы…

В душе плескаются: «проснись», «кричи», «молчи»…

И – не свернуть … И – не посторониться…

Секрет Вивальди в том, что звуки любят жизнь,

и всякий раз, как будто воскресая,

они летят во тьму, и слышится: «Держись»…

… Зелёная вода подтачивает сваи.

И там – на берегу… сквозь бездны смотрят вдаль

Создания, чьи сны и сыгранны и спеты.

Оттуда к нам дойдёт названье «Оспедаль»,

и звуки из-за стен Приюта Делла Пьеты.

Там музыка звучит с утра и навсегда

на хрупких берегах познанья и забвенья.

Не гаснут на воде созвездий чехарда,

весла гондолы плеск и ветра дуновенье.

Смычки кричат… и – раз, смычки кричат… и – два,

и, замерев, стекают, тая в чувстве,

и что с того, что всех их поглотит вода,

а воду эту муть… Чему-то – научусь я.

И Вере и Любви, и собственным мечтам

которые не чушь, а – всполохи надежды.

Да, я учусь опять … детали сочетать,

и различать во тьме … шуршание одежды

всех тех кто проходил по этим берегам,

и слышал тот же звук, и сознавал всё тоже…

Секрет Вивальди прост… В веках оберегать

всё то что та вода стремиться подытожить.

Смычки звучат… и два, … смычки звучат… и три,

смычки звучат… Едва… качанье различимо.

Вивальди просто ждёт, произнося: «Смотри»…

И музыка звучит… И в этом – нет почина.

Смычок плывёт в ночи, опережая звук,

но знаем мы, что он … дойдёт до нас – однажды…

… предтечей Тишины, Любви, Разлук и фуг,

конечным «навсегда», глотком – для тех, … кто жаждет.

А караван – идёт. Качается верблюд.

И тень его как маятник обходит

колючку на песке – любимое из блюд…

Моя мечта – предмет… ненужный в обиходе.

Я где-то там –вдали, куда стремиться тень,

хотя она порой и по бокам и сзади.

Твой тонкий гибкий стан – качается … Раздень.

Мой взгляд скользит в песок и не устанет за день.

Мираж ли, цель пути, оазис или сон:

тенистый парк среди безумия и гуда.

Петляющий бульвар стянул своё лассо.

Я дам себя поймать в силки любви, покуда…

Но караван идёт… Шуршит ночной Хайвей.

Огни машин летят – песчинки и секунды.

И в тишине звучит далёкое: «Ой, вей!»

А где ты на реке отчаливает судно.

Там звёзды над водой дрожат как на духу,

пытаясь донести до каждого посланье.

А где-то снег валит. В верблюжую доху,

закутавшись, пройдёт … она … походкой лани.

И скроется … Течёт, качаясь, караван…

А, где-то ледокол крушит в ночи торосы.

Ой, вей … Там – впереди: хамсин или буран,

а стихнут – в небесах звёзд призрачная россыпь.

Судьба бродяги – быть бродягой,

блуждая от звезды к звезде…

Чу… Вот едва примятый ягель.

А вот птенец орла в гнезде.

А вот надломленная ветка,

затихший не начавшись крик.

Судьба бродяги – жить не в клетке,

улавливая каждый миг.

Метнётся кто-то светлой тенью,

бесшумно ляжет возле ног.

Мы часто сами бродим с теми

кто долго с нами быть не смог.

И … да – мы в теме…. Теоремы

решаются почти навзрыд.

Судьба бродяги – быть на стрёме…

Бродягам – путь всегда открыт.

Они – накоротке с любовью…

Они – всё знают наперёд.

Ни разу не-знавая кровли –

пески сметают, … крошат лёд…

И снится им: «Ты – мой хороший»…

Глаза откроют – тишина.

Но свой он здесь – родной и прошенный,

и… смысла жизнь не лишена.

Стоит … Идёт ли… Смотрят звёзды

вслед … Их протяжен долог взгляд.

Испытывать его он создан.

А кто-то зажимает лад

вдали… Гитары одинокой

стихает голос…. Он молчит

и … просветленье, где-то сбоку,

позвякивает, как ключи.

Весна пришла с холодным ветром

и с небом светло-голубым,

и захотелось мне проверить,

кем я любим, кем – не любим…

Но я не стал, поскольку знаю,

что правда – прошлогодний снег,

что он растает… Ведь весна, и …

ответ на всё – задорный смех.

И смех, и грех, и те же слёзы,

и ветер, и… ну да – печаль.

Серьёзен или не серьёзен –

сижу и пью на кухне чай.

Полутона весною резче,

а тени чётче, как порез.

И звуки, став фигурой речи,

в куплеты превращают стресс.

Так ветер делается песней,

а песня к ночи – тишиной.

И все сомнения – уместны.

Соль на асфальте - что пшено.

По зёрнышку склюёт, … не хрустнет

под башмаком… Ну, здравствуй, Март…

Пусть нам сейчас немного грустно –

мы не сдадим печаль в ломбард.

Любимы или не любимы,

мы рады встрече… До утра

с тем ветром непоколебимым

мы проведём подсчёт утрат,

а следом и подсчёт находок…

«Quod futurum est, …. Non potest.»

И всё что сложится по ходу –

пусть ляжет в песенки подтекст.

Память - это ветер в листьях,

что не могут упорхнуть.

Это свет, что может литься

даже если всюду муть.

Память это часто слёзы,

и чуть реже тихий вздох.

Память – ты, застывший в позе,

смехом пойманный врасплох.

Память – это шёпот сердца,

зуд простуженных желёз.

Память  – это кто-то сердится,

хмурится, но не всерьёз.

Это – нежное порханье

незаметных взглядам крыл,

это тихое дыханье,

что порхающий не скрыл.

Это – боль и это – радость,

в шутку и как на духу.

Это время… Некто крадучись

с пятки на носок в труху

ждущих нас воспоминаний

наступает… Кто? Зачем?

Это происходит с нами?

Это рядом дух и чернь.

Вновь… порыв покой разрушит, –

всё смешается… Навзрыд…

То ли сплю, а то ли трушу…

Капает страх и парит…

И следов опять не видно.

Всё сомненьем замело.

И летит во тьме Планида,

а за ней белым бело.

Только разве это повод

прятать боль и забывать.

Ветер выберет любого

и начнёт одежды рвать.

Всё что было, всё что будет

всё в один собьётся клин.

Крик: «Не бойтесь боли, Люди!»

… Память как новокаин.

Я слышал дождь, который шёл, когда

Бах сочинял свою Сицилиану.

А может раньше… У окна вздыхала Анна,

и по стеклу текли ручьём года.

А впереди была уже война,

и не одна, но музыка не знала,

и Анна чепчик первенцу вязала,

и нитка обрамляла часть звена.

Виток времён и узелок судеб

вокруг слезы, упавшей тише звука.

Ах, Анна разреши … развеять скуку

и страхи, что грядущий век свиреп.

И пламя чуть дорожало, и камин

трещал и заглушал свечи мерцание,

и не было в её слезах ни порицания,

ни прорицания, и Бах сказал: «Аминь»…

А дождь, который застучал в окно сейчас,

не слышал Баха и меня не слышал,

но звук оттуда поднимался выше,

и я заплакал, за стихи вновь поручась.

А что ещё я собственно могу,

когда звучит Сицилиана Баха? …

… Уснула Анна, отпустили страхи,

и я увидел звуки на снегу.

На верстовом столбе поставив точку,

я не жалел сиреневых чернил.

Мне не хватило бы, возможно, их на строчку,

возможно, некто ушлый их разлил.

Коль непонятно, что хотел сказать я,

то вряд ли есть резон мне объяснять…

Такой вот с жирной точкой указатель…

резон, – и … повернув, не унывать.

Дожди размоют, а ветра развеют.

Снега же, снова выпадут… Во сне

нам встретится в пути однажды фея

с сиреневым отливом в седине.

И чтобы не тревожить сладко спящих,

она лишь улыбнется, проходя,

покажет нам что небо настоящее…

А я подумаю… Чернила в бигудях…

И что? … Проснувшись,… как бы – путь продолжу

до точки следующей в следующем дне.

Откуда знаю всё, что мне положено?

… Писать легко, а с точками трудней…

Всё то что пройдено и остаётся сзади –

становится сиреневым дождём.

В них меньше места грусти и досаде

и потому, пролив чернила, мы их ждём.

Остатков хватит, чтоб … этап отметить,

и снова с феей … встретится во сне.

Сиреневый в седом – почти примета,

того, что … что-то станет вновь ясней.

Пусть грань размылась… То ли утро, то ли вечер.

Я повернул и без оглядки вновь бреду…

Кому-нибудь шепну в сердцах… : «До встречи,» –

и … прядь сиреневую в … волосы впряду.