Как будто невзначай случается история.

Не каждый поворот зависит от тебя.

Но палец на стекле, рисуя траекторию

замёрз, врезаясь в снег, ногтём его скребя.

Стучит трамвай, летя сквозь мрак из… детства в детство.

Попутчики мои глядят в свои глазки.

Что видим мы сквозь тьму, пытаясь доглядеться

до истины простой сквозь ночь сплошной тоски.

Мелькает там Москва, та, что была когда-то,

А, может, не была, а только быть должна…

Вдоль улиц фонари – надёжности солдаты

напомнят правду ту, что лишь тебе нужна.

У каждого своя. Примёрзли лбы, уткнувшись

в трамвайное стекло. Не видно наших лиц.

Что там в глухой ночи? Сквозь стук, пытаясь слушать,

мы ловим голоса случайных небылиц.

И рады мы тому. Мы думаем, что правда

за нами в ночь летит, как снег трамваю вслед.

Те фонари ушли, возможно, на парады,

хотя я знал всегда, что им не до бесед.

Я сам себе шепчу, что знаю, что случится.

Пускай не наперёд… Но в этот поздний час

я вижу… в темноте осмысленные лица

заместо фонарей глядят нам вслед, лучась.

Нет мудрецов на свете – только ты: 

единственный мудрец … изрядно глупый.

Петляя возле звёздной пустоты

ты не пытайся пломбы отколупывать

на всех тобою встреченных дверях,

но, мимо проходя, ты всё же помни:

не только «доверяй, но проверяй»…

Дорога, ты и верный конь в попоне.

Кивает конь твой, стоя в поводу,

порою ржёт и нервно бьёт копытом.

О чём задумался у неба на виду?

Оно без устали ведёт подсчёт попыток.

Ты не найдёшь их среди звёзд и на Земле:

тех, кто … ответы даст на все вопросы.

И муравьи, застывшие в смоле,

когда-то тщетно собирали россыпь…

Песчинки из которых строят дом

ведут подсчёт, летя себе в пространстве.

Приходит понимание с трудом

и кажется опять твоими странностями.

Но верный конь копытом бьёт и ржёт,

и значит нету времени сомненьям.

И бережённого не всё убережёт,

но нет пути иного … Тем не менее.

Кто здесь сейчас мудрец, а кто глупец

понять и различить никто не сможет.

Под мерный звук биения сердец

сомнений бог становится моложе,

и смотрит вслед нам, и вопросы задаёт…

и бьёт копытом конь, и нет ответов.

И мудрости твоей никто не ждёт…

Почти никто… И снова дует ветер.

Пусть привкус осознания горчит

и на улыбке соль иных поветрий.

Зов мудрости бывает нарочит…

Мне нравится, когда вы мне не верите.

Иду, сухие губы облизнув,

и ощущаю привкус чая с мятой.

Нет в мире мудрости, но в нём хватает чувств.

Слегка обидно, если это непонятно.

Душа моя, в какой сегодня ад,

в какое плаванье или в какой полёт собралася?

Над дальним морем в залпах канонад

рассвет манящий растекаться расстарался.

Ласкает ветер холки стройных пальм. 

Не ведают они, что будет дальше. 

А в дюжине часов готов напалм, 

и запылает Всё вокруг без фальши.

Душа моя, что видится тебе, 

и верится во что в том промежутке?

Летя сквозь тьму в сей динамической трубе 

пытаешься не слышать вой в ней жуткий.

Возможно, это воешь ты сама.

Возможно, где-то сзади гнутся пальмы.

Натянута на чепчиках тесьма

на томных барышнях в далёких тёплых спальнях.

Как говорят – Alea iacta est

Над ближнем морем или дальнем морем

да будет горизонт твой чист, да будет честь,

да не пугает неизвестность и повторы.

Душа моя, спасибо что готов 

я следовать твоим причудам и желаниям.

А ветер воет тысячью котов, 

и взгляд стремится из-под твёрдой длани.

На вопрос очень тихий: «Кто?» –

он ответил: «Прости, но все…»

Кто из нас был сейчас актёр?

Я – в слезах, ну, а он – в росе.

Он пытался потупить взор.

Он старался, как мог, не врать.

Это я нёс упорно вздор,

и рубашку пытался рвать.

Он смотрел мимо листьев, вдаль

и, казалось, не видел их,

тех, кто вызвал во мне… вздох: «Жаль…»

Тех, о ком я слагаю стих.

Нет прощенья, забвенья нет,

и бессмысленен тихий стон.

Свод примет и парад планет,

эха взрывы со всех сторон.

То ли смех, то ли птиц возня.

Все сомнения сжались в ком.

Мир наполнил большой сквозняк.

В спину слышу: «Так ты о ком?…»

Я о них: тех… Тех самых… Всех.

Или… Или же я о себе?

Очень медленно падает снег.

С ним бороться и ждать веселей.

Кто тот он? Видно – я… Как встарь

продолжается поиск, и…

эти Мёбиус и спираль,

и сомнения… все твои.

Когда я сдерживаю вопль – рождаются стихи. Они

встают как среди скверны тополь, большой и стройный, и огни,

спускается на землю с неба. Небесный сделавшись земным,

мерцает фонарём… Ах, мне бы в осанке потягаться с ним,

с тем тополем… Покрылась поле листвой, а после белизной.

Ища определенье боли, тяну я нечто как связной

в давно уже недетских играх добра и зла… Нисходит свет

на водоем, где люди-рыбы молчат не слушая совет…

Не слушают, а то не слышат. И я не слышу: наш затон

на глади кем-то скорым вышит… И вопль здесь чистый моветон.

Они лежат на сжатой пашне – мной позабытые слова

они взойдут и станет страшно, мне станет страшно. Голова

в своём замедленном вращении опережает первый шаг.

И лишь простое допущение даёт шанс медленно дышать.

И кисть руки, взметнувшись, пальцы подносит к брови и к виску…

И вопль, что я сдержал, как кальций, добавкою… Душа, тоскуй…

Душа борись… Слова найдутся. Иду по пашне и смотрю.

Вот снег, вот тополь… Мысли бьются, но я пока не говорю.

Осанка. Тополь. Звук - Осанна… Пейзаж осенний. Снова ждём

когда из этой мёрзлой просини слова прольются к нам дождём.

Я волнуюсь будто я сам бог,

будто в силах что-то изменить.

Чиркнет спичка, стукнет коробок,

вверх потянется, свиваясь дыма нить.

Я нуар приемлю в этот час.

Я тоскую молча в свете звёзд.

Все мы Бог, и я, и дым лишь часть

Музыки, с которой Мир наш прост.

Просто жизнь, любовь и просто смерть.

Просто всё, как дождь и дважды два.

Спичка может продолжать гореть,

обжигая пальцы… Мне и Вам…

Вам и мне дарован этот шанс.

Мне и нам, всем – в радость этот дым.

Можно две минуты не дыша

наблюдать и делаться другим.

Продолжает музыка играть.

Это видно тоже чей-то пульс.

Вы меня продолжите ругать.

Я признаюсь, что всегда боюсь.

Да боюсь: прослушать, не понять,

не проникнуть, не возникнуть, не отдать.

Спички, звёзды – не дают огня…

В темноте я музыки той тать…

Господи… Откуда этот звук?

Подари, скажи, что я не вор!

Дым колышется опять – не мой вопрос,

словно – предвещая разговор.

В холодном Петрограде, где умирает Блок,

один не при параде тенями бродит Бог ,

тот, что пока не понял, куда катится мир,

который им наполнен зимою, как Таймыр.

Там рыщет эхо судеб поломанных навзрыд.

Там крысы из подвалов глядят, как всё горит

в буржуйках: письма, мебель, и книги… и слова

несказанные… Холодно: граниту, сфинксу, львам.

И в этом запредельном, заброшенном почто

идёт, шатаясь, некто, в потрёпанном пальто.

И ветер воет в спину ему, как всем, про смерть,

а он, сутулясь, щурится… Он знает, как смотреть…

И в сером Петрограде встаёт иной рассвет.

Преодолев преграды, познав попутный ветр,

из Финского залива в Неву заходит барк.

Рассвет алеет. Город готов напялить фрак.

Всё застывает. Кажется, всё стало полотном.

И через серость движется создание одно…

Похожее на девушку: вчерашнее дитя.

Куражится сознание, оставив нас шутя.

Но, чудо создаётся руками нас самих.

Похоже, это шутка свихнувшихся портних.

От голода пригрезилось. Но вот она бежит

к Неве, где парус алый над серостью дрожит.

Вы только захотите, шагните через мрак,

и сами вы увидите, как входит в бухту барк,

и сами вы услышите девичий звонкий смех,

и… если не над смертью – одержите вы верх.

Ступайте ближе к морю, ступайте босиком.

Никто вас не потащит искать любовь силком.

Но в миг, когда коснётся ног новая волна –

взметнётся алый парус, всё оплатив сполна.

Перевод с простого в сложное

так чтоб понял только Бог:

способ состязаться с ложью,

что, увы, не каждый смог…

Не соврёте – будьте рады.

Тише. Тише. В небе звон.

Кто там на прогулку вышел?

Сам ли или… это сон?

Нет такого инструмента

будь то скрипка и рояль

что бы суть эксперимента

облачилась не в сусаль.

Эти струны не натянешь

туже… Можно замереть.

То, что происходит в тайне

не скромней чем жизнь и смерть.

Пальцы мечутся в галопе:

трубы, клавиши, смычки…

Люди,… Подождите хлопать..

Грусть-тоска прошу, молчи.

Это клавиши. Не капли.

Этот цокот не табун.

Мы участники спектакля?

Мы нарушили табу?

Мы опять пытались думать?

Чувствовать? Любить? Страдать?

Отчего же мы угрюмы?

Для чего нам чехарда…

Эти ноты… Эти руки…

Рваный ритм и рваный звук…

В тех движеньях нету трюка.

Каждый мим – башибузук.

В рассыпную мысли, тени …

В горло ком, ладонь в кулак.

Пусть полёт над запустеньем –

музыки… развеет мрак.

Можно было бы и проще,

гармоничнее, как вальс.

Только если сердце ропщет,

значит – пьеса удалась.

Мы потеряны? Так надо.

Мы не дышим… В этом соль.

Будет нам и канонада…

Главное, чтоб не простой…

Я знал его как будто. Казалось мне, что знал…

Гремела в кухне утварь. Мерещился со сна

мне слабый запах кофе и сигарет дымок.

И чей-то смутный профиль. Чей… вспомнить я не мог.

Я страстно тёр ладони, запястья и виски,

и про себя долдонил заклятье от тоски.

И плавно занавески стучались о стекло.

И свет казался резким, как и теней наклон.

И улица казалась планетой дальней мне.

И мысль меня терзала, и делалось больней

не то воспоминанье, не то мираж … Фантом.

Но я не про внимание. О чём я? Не о том,

во что поверить можно на кухне в ранний час,

когда шум осторожно заходит не стучась,

а вместе с шумом вечность, скорей - позавчера…

Виной – моя доверчивость. Ах,… чур меня чура.

Я знал его как будто. Он походил на звук

идущих лилипутов в обход лежащих рук.

На новенькой клеенке, на кухне у окна.

Стоят они в сторонке и мне их не прогнать.

И смысла нет гадать кто… Когда, зачем и как.

Всё завершится актом как дёрнется рука.

Знакомый? Незнакомый? Окликни… Позови…

Но не сумел я вспомнить, кем был мой визави.

Сидела птица в клетке и песня не слагалась,

а рядом с клеткой ветка тянулась и не лгала,

о том, что будет лучше поскольку в целом тоже

была подобной клетке… сумняшеся ничтоже.

И там и там по птичке похожих как две капли,

скакали по привычке и глазками сверкали.

Ах если бы свобода была подобна свету.

Не нужен был бы повод бежать из клеток, с веток.

Ах, птичка невеличка, открыть я мог бы дверцы,

но очень опасаюсь, а выдержит ли сердце,

твоё, когда пространство окажется бездонным.

Там часто нету корма, и атмосферы тонны.

Ты как душа томишься, простите за сравнение.

Смотрю я и решаю, как будто уравнение.

Но сколько неизвестных и сколько переменных

в нём… Не найду решение. Ну что взять с нас смиренных.

Стою, открыл окошко, вдыхаю свежий воздух.

Туман, … бежит дорожка, теряясь в свежих звёздах,

взошедших над печалью, звеня себе беззвучно.

… Решаю. … Вспоминаю… всё то, чему обучен.